Борис Чернышёв по образованию был художником-монументалистом. Монументальная живопись требовала от мастеров быстрой работы, и Чернышёв, как он сам говорил, всегда любил «быстро лепить краски». Но со временем он все больше чувствовал свою несовместимость с насаждаемым тогда методом социалистического реализма с его императивами «партийности» и «народности». Ему претила казенщина и помпезность сталинского монументализма. Он дорожил всем естественно-природным и любил шероховатые земляные и каменные поверхности и красители на основе природных компонентов. Все чаще Чернышёв обращался к станковой живописи и графике.

Когда началась Великая Отечественная война, Чернышёв пошел в армию добровольцем и проделал путь до Восточной Германии. Летом 1945 года он был переброшен на территорию Монголии в составе советских частей, противостоявших японской Квантунской армии. Чернышёв демобилизовался и вернулся на родину только в 1946 году. Возвращение с войны, да еще с войны, которая велась в каменистой монгольской пустыне, сама земля которой таила в себе постоянную смертельную угрозу, было для него неимоверной удачей. Ведь в Монголии он чудом избежал смерти не от пули или гранаты – от яда. Отступающие японцы отравляли колодцы с водой, он выпил эту воду, как многие другие, и погиб бы, как многие другие, если бы не бывалый старый солдат, знавший, как нейтрализовать действие яда. В это время его семья – жена с тремя детьми – жила в комнате в коммунальной квартире на Волхонке. Эта улица с прилегающими переулками еще сохраняла свой уютный старинный облик, столь милый сердцу москвичей.

После возвращения с фронта художник, который только недавно пережил второе рождение, преобразил родную улицу, наполнив ее покоем, тишиной и сосредоточенностью зимней ночи и придав ей нечто, что роднит ее изображение со старинной фреской. Именно тогда, во второй половине 1940-х, Чернышёв изобрел свою уникальную технику. Теперь он часто писал темперой (почти всегда самодельной) на оберточной или газетной бумаге, чья шершавая фактура напоминала ему поверхность стены. Листы его послевоенного московского цикла чем-то походят на старинные настенные изображения. По пустынной зимней улице, написанной быстрой кистью в глуховатой фресковой гамме, движется несколько прохожих. Художник изобразил их очень обобщенно и сделал фигуры какими-то полупрозрачными. В странном мерцающем свете они кажутся почти призрачными существами, которые то ли скользят в сторону изображенных на заднем плане башен Кремля, то ли удаляются от них.