Одна из четырех хранящихся в Третьяковской галерее работ Сергея Лобанова – «Женский портрет» – была показана (с названием «Портрет на красном») на первой выставке «Бубновый валет» в 1910-1911. Выставка получила скандальную славу: представленные экспонаты были нацелены на разрушение привычных, связанных с академической традицией, шаблонов об искусстве.

Одной из «жертв» пал портретный жанр: к ужасу публики, бубнововалетцы отказались от присущих ему идеализации и комплиментарности. Художники шли по пути намеренного снижения образных характеристик своих моделей. Так, черты лица гротескно искажались, позы становились карикатурными и неестественными. Живая модель уподоблялась «мертвой натуре», с которой можно делать что угодно. По легенде, главный портретист «Бубнового валета» Илья Машков даже раскрашивал тела своих натурщиц настоящей краской. Подобные портреты, как писала критика, имели «вид чудовищный и ужасающий». Илья Машков был с этим согласен и сам с гордостью называл их «пугачами».

Некомплиментарная трактовка внешности модели была не единственным компонентом обескураживающего эффекта. Он также достигался благодаря отказу от одного из главных достижений академической школы — светотеневой лепки формы. Отныне художник не прятал краску за светотеневыми модуляциями и валерами, а откровенно предъявлял честный, открытый цвет. Каждый поворот формы, каждая тень, каждый блик или рефлекс — это новый цвет. От прежнего иллюзионистического и метафизического отношения к цвету – к вызывающе экспрессивному и сугубо материальному.При создании «Женского портрета» Сергей Лобанов ориентировался на портреты-«пугачи» Машкова. Лицо и руки женщины, как положено, по-машковски, раскрашены в неестественные цвета: синие брови, зеленый подбородок, сине-зеленые полосы краски на руках. Как и в штудиях Машкова, модель предстает послушной подопытной, над которой художник проводит свои колористические эксперименты, дробя доступные ему участки тела на «колор-блоки». Но несмотря на старательное использование учительских приемов Лобанов не в силах привнести в картину главное – бурную, витальную энергию Машкова, и портрет остается в статусе робкого подражания шедевру.

Закономерно, что критика 1910-х годов с большим радушием и благосклонностью принимала работы именно таких, подражающих авангардным маэстро художников. Умеренный градус новизны, их внутренняя интенция быть понятыми и принятыми импонировали широкой публике.