Перед нами арестантский вагон, а за его зарешеченным окном – «преступники». Здесь и солдат, и крестьянка, и мастеровой, и молодая мать с ребенком. Создается впечатление, что вся Россия от мала до велика, представители всех ее сословий, помещены в унылый облезлый вагон и отправляются на каторгу.

Ярошенко использовал довольно оригинальный прием: он выбрал холст вертикального формата, приближающегося по высоте к размерам реального вагона, фрагмент которого он дает крупным планом. Художник отказывается от глубокой перспективы, останавливаясь на плоскостном решении пространства. На 26-й передвижной выставке 1888 года, где впервые была показана картина, ее поместили на торцевой стене в конце вытянутого зала, чтобы усилить впечатление выхваченной из жизни реально происходящей сцены, чтобы зрителям казалось: у настоящего перрона стоит настоящий вагон.

Черты, реалистически достоверные, сплавлены в ткани произведения с архетипами, генетически связанными с традициями классического искусства прошлого. Молодая мать в наброшенном на голову темно-синем платке напоминает Мадонну, сквозь реальный облик просвечивает идеальный прототип. Для центрального образа картины – женщины с ребенком, «тюремной Мадонны» – позировала писательница Стефания Караскевич. По свидетельству Караскевич, картина написана под впечатлением от рассказа Л.Н. Толстого «Чем люди живы?» и художник собирался дать ей название «Где любовь, там и Бог».

Ярошенко вложил в картину гуманистическую мысль о том, что все лучшие человеческие чувства – доброта, милосердие, товарищество, радость, – есть и за решеткой тюремного вагона; и там – люди, и там – жизнь, что в массе своей уголовники не закоренелые злодеи, изверги рода человеческого, а несчастные жертвы трагически сложившихся обстоятельств, достойные внимания и сочувствия. Многие несут тяжкое наказание за ничтожное преступление или проступок. И за что страдает невинный младенец, вынужденный разделить судьбу своей матери?

Для понимания картины важно также знать, что Ярошенко сочувствовал идеям народников, многих представителей народнических организаций знал лично. Среди них было много женщин. Их также ссылали на каторгу, сажали в тюрьмы, как и их товарищей по революционной борьбе – мужчин. Многие отправлялись на каторгу вместе с детьми. Революционеры-народники сравнивали свой путь, свой жизненный выбор – страдания за народ – с путем христианских мучеников, поэтому обращение к евангельским образам в поэзии и прозе народнического круга стало своего рода образным клише.