В начале ХХ века в Европе и в России все более уверенно заявляла о себе урбанизация, заставляя деятелей культуры остро реагировать на трансформацию традиционного быта. В литературе символистов, в произведениях художников сформировался образ «города-спрута», где утрачена гармония во взаимоотношениях человека и окружающего мира. Н.П. Ульянов посвятил этой теме цикл произведений, где изобразил город как рукотворную среду, созданную человеком и одновременно воздействующую на своего творца по законам обратной связи. Преимущественным интересом художника пользовались улицы с их кафе и магазинами, где протекало общественное бытие горожан.

Одновременно Ульянов пристально наблюдал за бытом городских окраин, где выросли многочисленные фабричные слободы. Возможность близко узнать жизнь их обитателей он получил в 1909 году, когда занял должность декоратора в Школе грации и ритма, основанной в Москве танцовщицей-босоножкой Е.И. Рабенек, принадлежавшей к семье владельцев фабрики в подмосковном Щёлкове, которое с горечью охарактеризовал как «обглоданную фабричную деревню». Здесь, на даче Рабенеков, художник проводил летние месяцы с 1909 по 1911 год, и здесь родился замысел картины «Фабричные матери», героинями которой стали женщины, встречающие мужей с детьми на руках. П.П. Муратов так описал ее композицию: «Три работницы стоят с ребятами на руках, болезненные и страшные в этом контрасте обескровленных проклятым трудом лиц и дикой яркости их одевающих ситцев». Возможно, именно «дикая яркость» фабричных тканей, вытесняющих народный костюм, стала для Ульянова признаком того, что в быту россиян начали доминировать процессы разложения традиционной бытовой культуры.

Язык произведения отражает тяготение к экспрессивности живописной манеры, характерное для творчества Ульянова в 1910-е годы. Изображение подчеркнуто плоскостное, и даже пластические объемы художник лепит несколькими обобщенными штрихами. Место действия обозначено условным изображением конторского здания с ровными рядами окон и рабочими корпусами, трубы которых врезаются в голубое небо. Вертикали окон и труб четко делят картинное пространство на зоны, разделяющие женщин, становясь метафорой их внутренней разобщенности. Цветовая гамма нарочито дисгармонична. Критики оценили произведение как «глубокий по социальному смыслу групповой портрет-картину».