«Гвоздем» 1-й выставки Товарищества передвижных художественных выставок стала картина «Петр I допрашивает царевича Алексея Петровича в Петергофе». Работа над ней шла в преддверии крупной даты – двухсотлетия со дня рождения императора. Этот грядущий юбилей активизировал споры вокруг личности самодержца и его реформ. Ге вспоминал: «Десять лет, прожитых в Италии, оказали на меня свое влияние, и я вернулся оттуда совершенным итальянцем, видящим все в России в новом свете. Я чувствовал во всем и везде влияние и след петровской реформы. Чувство это было так сильно, что я невольно увлекся Петром и, под влиянием этого увлечения, задумал свою картину "Петр I и царевич Алексей"».

В отечественном искусстве 1860-х годов существовала традиция изображать сюжеты из русской истории в стилистике бытовой драмы. Этот путь был совершенно чужд дарованию Ге. Он переводит исторический конфликт в психологический план и сообщает ему универсальный характер. Новизна картины была и в том, что ее композиция лишена столь распространенной в историческом жанре оперной патетики: преувеличенных жестов, эффектных группировок фигур.

Поникшая фигура царевича, его бледное удлиненное лицо с заострившимися чертами, опущенный к полу взгляд, безвольно висящие вдоль тела руки, сутулость и худоба встречаются с мощной энергией, напором воли в гневном взгляде Петра. Смысловой центр картины – лица Петра и Алексея. Богатый опыт художника-портретиста помог Ге создать убедительные психологические образы исторических героев.

Важную роль в образной ткани полотна играет драматургия света: фигура царевича Алексея залита ровным, бледным, словно лунным, мертвенным светом, участь его решена, он уже более принадлежит царству теней, нежели реальной жизни с ее страстями и красками; лицо Петра I энергично вылеплено контрастной светотенью.

Остроту композиционному решению придает и то, что Петр сидит, а Алексей стоит, и тем не менее император – эмоциональная и волевая доминанта, как бы заставляющая согнуться вертикаль тщедушной фигуры Алексея.

Повинуясь требованию документальной достоверности исторической картины, выдвинутому эстетикой ХIХ столетия, Ге, готовясь писать картину, добросовестно собирал материал: читал исторические источники, изучал портреты Петра I и царевича Алексея, костюмы, интерьеры ХVIII века. Но главным для него оставалась не столько документальная, сколько эмоциональная и психологическая достоверность конфликта. Ге только один раз побывал в Монплезире в Петергофе, чтобы сохранить свежесть впечатления от интерьера и не увязнуть в мелочах. Все детали тщательно отобраны. Строгая геометрия белых и черных плиток пола – это и выражение духа регулярности Петровской эпохи, и черное и белое в личностях Петра I и царевича, и шахматная доска, на которой разыгрывается финал партии, проигранной Алексеем.

В картине Ге нет правых и виноватых, за каждым из персонажей стоит своя правда. Ге избежал однозначных оценок личностей Петра и Алексея: тиран и его жертва, великий правитель и жалкий обыватель, живущий своими узкими интересами. Он смог прикоснуться к боли истории, показать сложность бытия человека – государственного деятеля, чья ответственность за свой личный выбор возрастает стократно.

Ге пришел к многоплановой сложности трактовки исторического конфликта и личностей Петра и Алексея не сразу, а по мере углубления в эпоху. В.В. Стасов приводит высказывание художника, свидетельствующее об эволюции его взглядов: «Во время писания картины "Петр I и царевич Алексей" я питал симпатии к Петру, но затем, изучив многие документы, увидел, что симпатии не может быть. Я взвинчивал в себе симпатию к Петру, говорил, что у него общественные интересы были выше чувства отца, и это оправдывало жестокость его, но убивало идеал…» Финал этой фразы позволяет понять, почему опыт исторической живописи обернулся для Ге разочарованием: исторические личности не могли являться персонификацией его идеальных представлений о человеке.