Вершиной творчества Василия Григорьевича Перова 1860-х годов, его бесспорным шедевром справедливо считается картина «Последний кабак у заставы». В ней «главную скрипку» играют пейзаж, снег и дорога, зимняя стужа, бесконечная тоска ожидания, холодная безысходность жизни, затерянность «маленького человека» среди равнодушных пространств. Сюжет и действующие лица (женщина, замершая в санях и забытая своими загулявшими в кабаке путниками) звучат не громко, остаются в тени. Видно, как далеко ушел Перов от назидательности и повествовательности своих ранних произведений, как мастерски он использует колористические аккорды различных оттенков серого и оранжевого, возможности «открытой» фактуры, передающей изъезженную множеством саней дорогу. Из окон кабака рвется наружу тревожный красно-оранжевый свет, напоминающий языки пламени. Перов без нажима и дидактики активизирует коннотации кабака как места греховного, «вертепа разврата».

В этой, такой привычной, естественной сцене Перов собрал все архетипы русской жизни – зима, стужа, кабак, пьяная гульба, жестокосердное полицейское государство (его символизируют обелиски заставы, увенчанные двуглавыми орлами), бесконечная дорога, которая «не идет к храму» (неприметная церковь на дальнем плане картины изображена в стороне от столбовой дороги).

В рассуждениях о живописи Перова редко вспоминали о том, какими художественными средствами художник достигал того или иного впечатления. И публика, и критики сразу начинали говорить о тех коллизиях реальной жизни, которые стоят за картиной, предшествовали изображенному моменту или случатся позже. Перов прекрасно владел словом и названия своим картинам давал короткие и точные. Это первый ключ к пониманию картины, указание направления истолкования изображения. «Его картины приковывают зрителя своей серьезностью, – писал Александр Бенуа, – заставляют его прочесть себя от начала до конца, и зритель отходил от них, получив своеобразное наслаждение, похожее на то, которое получается по прочтении меткого и тонкого психологического анализа, – наслаждение, в сущности, не художественного порядка». Действительно, о формальных достоинствах работ Перова перед его произведениями не думаешь, захваченный эмоциями. Его феноменальная способность к эмпатии как будто передается зрителям, они открывают эту способность в себе, сочувствуя и сопереживая его героям. Художественные приемы, тщательно отобранные и глубоко продуманные Перовым, скрыты, не кричат о себе, мастер не стремится поразить «щегольством кисти» как художники салонного круга, но проникнуть в сердце зрителя, пробудить в нем «чувства добрые», сочувствие к «униженным и оскорбленным».