“Гармонию” Борисов-Мусатов писал на рубеже XIX и XX века, в эпоху символизма или «серебряного века». Устремляясь прочь от повседневной и грубой действительности, символисты желали постичь таинственную душу предметов и явлений и выразить ее в ускользающей, призрачной форме. Искусство представлялось им намеком и знаком, связующими мир вещей и мир идей в многослойный, неуловимый образ, похожий на сон, грезу, мечту. Символисты любили погружаться в ушедшие эпохи, которые казались им приютом красоты и глубинного смысла жизни, в противоположность бездушной и расчетливой суете современности. Стремясь передать неуловимое, невыразимое, они искали новый художественный язык. Волшебные формы, необычные краски, выразительность силуэта, пятна и движений кисти они предпочитали натуралистической точности и методичным подробностям. Стремясь к эфемерной бесплотности живописи, многие символисты отказывались от масляной краски; так, эту картину Мусатов писал темперной краской, лишь дополняя масляной.

Среди русских символистов Борисов-Мусатов – один из самых лиричных и светлых. Болезненный, и потому отстраненный от суетных сторон бытия, он писал: «Когда меня пугает жизнь, я отдыхаю в искусстве». Таким отдыхом была для художника работа в старинных русских усадьбах и в родном Саратове, «где меньше людей, где все проще и чище».

«Гармонию» Мусатов задумал еще в 1897 году в Париже, где он провел три зимы, совершенствуя технику рисования и живописи и изучая в музеях шедевры старинных европейских мастеров. В Париже возникли первые подготовительные этюды для этой картины, а также графические наброски, часть которых хранится в Третьяковской галерее. Основная работа над картиной развернулась летом 1899 года в Саратове и продолжалась осенью в усадьбе Слепцовка.

Именно эта усадьба изображена в картине «Гармония». На лужайке, окруженной темно-зеленой каймой низко стриженного кустарника, молодой человек в одежде XVIII века декламирует стихи двум девушкам в пышных платьях, сидящим на старинных табуретах. Серьезный, сдержанный, торжественный и галантный молодой человек весь погрузился в чтение, не замечая, что одна из девушек обернулась к подруге, словно в поиске отклика на свои впечатления.

Позади на скамейке – старушка-няня в крестьянской одежде, вдали виднеются очертания белого флигеля. Бледнеющий свет заката растворяется в сумерках, обращая фигуры в неясные светлые видения, наполняя мир беззвучием – будто голос чтеца не может проникнуть сквозь толщу времен. Прошлое кажется отсветом вечности, красота пронизана почти незаметной печалью, в воздухе разлита едва уловимая щемящая нота. Поэтическую идиллию вскоре поглотит ночь. Из-за горизонта вырастает мощное белое облако, предвещая грозу. Над лужайкой навис громадный куст – живой, шевелящийся, угрожающе темный и гораздо более материальный и плотный, чем туманные силуэты людей.

Свидетели смены поколений, пленительных мелочей и исторических событий, усадьбы казались русским символистам угасающим эхом прекрасного прошлого. Разорявшееся дворянство уже не могло поддерживать свои родовые гнезда, поэтому усадьбы и парки постепенно запустевали, продавались прытким торговцам и разрушались. Художник чувствовал, что вместе с ними уходила целая эпоха, и уже чудилось грозное дыхание наступавшего двадцатого века.