Тема «странных людей» стала одной из ключевых для московского концептуализма: открытая альбомным циклом «10 персонажей» И. Кабакова, она продолжилась в творчестве многих его коллег по цеху, получив яркое развитие в работах Игоря Макаревича, сделавшего одним из главных приемов своей практики художественную мистификацию.

Выглядящий историческим артефактом неопределенно далекой эпохи, коллаж является частью сложносоставного проекта «Homo Lignum» («Человек деревянный»), над которым автор работал в период с 1996 по 2002 год, постоянно дополняя его новыми произведениями и обновляя комбинации уже знакомых. Главным предметом исследования проекта является биография созданного фантазией художника персонажа – Николая Ивановича Борисова, рассказанная в написанном Макаревичем «Дневнике Борисова».

Рисунок, напоминающий разворот пожелтевшего тетрадного листа, является листом рукописи дневника Борисова. Художник от лица главного героя старательно выводит пером текст. Запись в дневнике, начинающаяся как поэтическое эссе о прогулках по переулкам вечерней Москвы, завершается неожиданными откровениями героя, обнявшего во дворе старую липу: «Очень старая, кора влажная, холодная, я стал ее гладить, шепотом с ней говорю. Застлало глаза серой мглой, двор уже далеко внизу, а вокруг меня темные листья волнуются, шелестят, и много птиц». Секрет этого перехода заключается в ставшей для Борисова подобием религии одержимости идеей единения со всем «древесным», впоследствии трансформирующейся в убежденность, что он сам «сделан весь из одного дерева», и произрастающее в нем «внутреннее дерево» очень чутко «воспринимает волны пространства». В центре листа рукописи помещен набросок поразившей героя липы: Борисов постоянно делал зарисовки, чтобы с их помощью изучать «жизнь деревьев, все их повадки и обычаи», которые должны ему помочь постичь секреты «тайной жизни деревьев».

Так детали биографии приобретают особую осязаемость благодаря созданным в разное время «документам», берущим на себя роль свидетелей событий из жизни Борисова. Фотографии ручной печати, страницы рукописей, наброски и выполненные в эстетике театральной бутафории объекты придают проекту достоверность, зачастую граничащую с полным неразличением художественной мистификации и реальности.