В последние годы жизни Врубель создает целую серию автопортретов. В это время его контакты с внешним миром были крайне ограничены, и художник находит в собственном лице идеальную модель. В десятках рисунков он заинтересованно исследует

самого себя. Рука художника подобна тонко настроенному прибору, беспристрастно фиксирующему не только мельчайшие приметы его внешнего облика, но и отображающему малейшие изменения, нюансы в состоянии модели. Страстное желание восстановить и удержать свой облик таким, каким он должен быть, стало стержнем, лейтмотивом исповедальной серии автопортретов.

Один из современников писал: «Близость безумия словно обострила в нем все душевные способности, и никогда, быть может, гений Врубеля не отражался в лице, речах и жестах, так чисто и полно, как теперь в эти прощальные приливы вдохновения». Для каждой работы автопортретной серии Врубель подобно композитору выбирает свой стиль и арсенал художественных приемов: технику, темп рисования, характер моделировки объемов, форму штриха, способ прикосновения к бумаге.

Иногда он энергично прорисовывает каждый завиток волос, превращая их в декоративный узор или венец, а иногда прибегает к сфумато, когда карандашный след приобретает нематериальность, почти нерукотворность, и портрет кажется отпечатком. Таков чуть тронутый сангиной карандашный портрет из собрания Третьяковской галереи. Центром его композиции становится шейный платок, который является единственно законченной и прописанной, единственной цветной деталью портрета. Он, как некий камертон, организует звучание всей формы, подвижной и как будто еще не готовой материализоваться.