Художница Татьяна Алексеевна Лебедева-Маврина прожила огромную жизнь – почти сто лет. Естественно, что за этот срок ее стилистические ориентиры сильно менялись. В 1920-е она училась во Вхутемасе-Вхутеине. В 1929–1931 была членом художественной группы «Тринадцать». С 1930 года использовала в качестве псевдонима девичью фамилию матери – Маврина.

В ее многочисленных пейзажах конца 1920-х – 1930-х чувствуется то же стремление поймать мгновение, которое вообще характерно для художников группы «Тринадцать». Эта тенденция стала для них определяющей на долгие годы после распада группы в начале 1930-х. Всё это десятилетие художница неустанно пишет и рисует Москву, ее улицы, бульвары и площади. Позже она вспоминала: «Москва 20–30-х годов была еще в живых улицах, домах, со своим лицом, и людей в ней было не так много, и они еще были не пуганные войной… Я тогда рисовала все, что мне захочется. От непреодолимой природной застенчивости с мольбертом или с подрамником я не ходила. Рисовала в маленьких блокнотиках, „на спичечной коробке“, как принято говорить про такое рисование. А уж потом, дома, перерисовывала их».

Маврину в эпоху группы «Тринадцать» и в последующие 1930-е годы интересует живая городская динамика, движение в пространстве городской природы. Эти пространства – бульвары и парки – она пишет в любое время года – зимой, весной, летом и осенью. Маврина предпочитала изображать повседневность. Не рутину каждодневного существования, а ту часть повседневности, в которой человек находит отдохновение и радость, например в любовании природой. В постоянной смене природных красок художница видела свой подлинный интерес. В листе «Юра, Маврина, Кузьмин на прогулке в парке» динамика и великолепие красок природы выступает в контрасте с нарочитой, несколько комической замедленностью движений группы людей, состоящей из самой художницы, ее мужа, художника Николая Кузьмина, и маленького племянника Мавриной Юры. Персонажи в довоенной живописи и графике Мавриной нередко выглядят угловато, наивно и даже иногда нелепо. Причем в этом случае наиболее нелепой кажется сама художница. Как будто перед величием и непостижимой красотой мира природы неизбежно умаляется и даже делается смешным всякий человек, почему-то возомнивший себя «царем» этой самой природы.