В конце 1900-х годов в творчестве Сергея Тимофеевича Коненкова появляются произведения, навеянные образами из русских сказок, былин. Обращение скульптора к мифотворчеству было для него естественным творческим импульсом: он вырос в среде, близкой природе, его окружали ельнинские лесные массивы Смоленской губернии, с детства он слышал эпосы, передававшиеся из поколения в поколение. В своих воспоминаниях Коненков отмечал: «Фантастический мир был для меня реальным. В ночном лежишь у костра, задумаешься и чудится, что стоит рядом старичок, а всмотришься — это просто обгоревший пень. Казалось, что на согнутом суку березы раскачивается русалка и ее длинные волосы касаются самой земли. Мог ли я думать тогда, что в этом мире сказки уже зарождались мои будущие произведения. Среднерусская равнина была моим первым учителем. Я всему учился у природы». Воспоминания детства заложили основу будущих образов, которые получили воплощение, когда скульптор начал создавать свою фантастическую «лесную» серию и по-своему интерпретировать облик древних богов, «вековечных обитателей лесных дебрей».

«Свистушкин» в творчестве Сергея Конёнкова возник на основе увлечения мифологией Древней Руси. Очевидно, что это фантазийное существо – свистящий леший – было придумано скульптором. Он присел на пенек и начинает свистеть. Ощущения нарастающего, пронзительного свиста художнику удалось добиться, показав своего героя с раздутыми ноздрями вздернутого носа, широко раскрытыми глазами и напряженным телом, «сжатого» словно пружина – еще мгновенье, и она распрямится, оглушив всех лесных обитателей.

В середине 1910-х годов скульптор начал работать в новом для себя материале — цементе, впервые исполнив из него представителя лесного братства «Свистушкина», добавив легкие тонировки поверхности. До этого времени мастер для своих статуй, созданных на темы славянской мифологии, выбирал только дерево. Скульптор А.С. Голубкина верно заметила, что Коненков «всегда работает из целого дерева, но он так сроднился с деревом, что он не работает, а только освобождает то, что заключено в дереве». В 1940-е годы в эмиграции Коненков вновь обратился к образу Свистушкина и вырезал его уже в излюбленном материале — дереве (местонахождение неизвестно). Современник скульптора художественный критик А.А. Ростиславов отмечал, что «в Коненкове, как в Рерихе и некоторых других наших ясновидцах старины, таинственная связь с прошлым, как бы прозрение вглубь веков. Он словно бродил по тем лесам и степям, где неизвестно кем ставились выдолбленные из вековых древесных стволов „боженьки“, где в укромных местах на ветвях деревьев делались таинственные недобрые „заломы“, а по ночам пугали (но не очень) совы-ведьмы; где так благостно, так мудро сливали свою жизнь с жизнью природы загадочные старички, слепцы, обветренные, огрубевшие, уже не видящие, но особенно чувствующие природу; где сами лешие не пугали, не мучали, а как бы звали слиться в одно с жизнью леса…».