Татьяна Маврина и ее муж, художник Николай Кузьмин, всю жизнь любили и собирали книги и были замечательными иллюстраторами. В 1930-е годы это было чуть ли не единственным средством заработка для многих художников. Иллюстрирование произведений художественной литературы в эпоху борьбы за всеобщую грамотность стало одним из обязательных требований, предъявляемых к издательствам. Считалось, что иллюстрированные книги более доступны для массового читателя, но рисунки в них должны быть понятными и нарративными, то есть им в первую очередь полагалось сопровождать и пояснять именно сюжет.

В лучших своих иллюстрациях Маврина стремилась выстроить такие отношения с миром образов той или иной книги, которые не навязывали бы читателям «единственно правильное» прочтение, но приобщали бы его к сути и духу произведения. К сожалению, из ее иллюстраций 1930-х годов были изданы лишь немногие.

К числу неизданных относятся рисунки к неоконченному роману Эрнста Теодора Амадея Гофмана «Житейские воззрения Кота Мурра». Художница любила этот роман, в котором интереснейшая история рассказана автором нарочито сумбурно и приправлена иронией, сарказмом и пронзительной лирикой. Мавринское особое ощущение времени и пространства, которое с наибольшей полнотой проявилось в ее позднем творчестве, в данном случае оказалось сродни Гофману. В его иронии художница ощутила основной нерв повествования, внезапно перепрыгивающего из мира животных в мир людей и уподобляющего их друг другу. В основном ее иллюстрации все-таки создавались скорее «по мотивам Гофмана», а совсем не с целью изобразить какой-либо эпизод романа. А техника черно-белого перового быстрого рисунка немало способствовала впечатлению временно́го потока, который с набирающей обороты скоростью, ломая и путая преграды между столь различными, но все же сходными мирами, спешит через всё повествование к внезапно оборванному его окончанию.

Лист «Концерт» представляет собой собирательный, остро сатирический образ аристократической верхушки маленького немецкого княжества, описанного в романе. Надо признать, что Маврина, вероятно, не без влияния советской идеологии 1930-х, оказалась к нему гораздо более сурова, чем автор романа. Однако вполне в его духе художница с помощью быстрых ломающихся и разлетающихся штрихов сумела создать впечатление немалой метафизической турбулентности, под действием которой постоянно находятся все персонажи романа.