В 1907 году Андрей Белый (настоящее имя Борис Николаевич Бугаев; 1880–1934), набирающий известность московский поэт, позировал Анне Голубкиной. Сидя на возвышении, один из вождей русского поэтического символизма пытался увлечь скульптора беседой, а в итоге увлекся сам, и сеанс быстро превратился в продолжительную и воодушевленную лекцию. «Таким он мне и нужен», говорила в подобных случаях Голубкина. Незадолго до этого скульптор посетила публичное выступление Андрея Белого и была сильно впечатлена напором его мыслей, красотой его поэтического облика.

Много лет спустя, вероятно, вспоминая эту историю, Голубкина напишет в своей книге «Несколько слов о ремесле скульптора»: «Вы, наверное, видели великолепные фигуры талантливых ораторов и лекторов. В другой обстановке и в другом настроении вы их не узнаете, глазам не поверите, те ли это люди. Ясно, что, работая такого человека, вы должны найти другие пропорции и отношения. Это пропорции его духа, и вы их найдете у него же».

Так, вместо ожидаемого психологического портрета получился портрет символический, выразительный, как ораторский жест, под стать мыслям самого Андрея Белого. Излюбленный, часто используемый скульптором пластический мотив вытянутой вперед головы – словно герой находится в полете – прекрасно передает образность самого символизма, любящего все стихийное, экстатическое, устремленное.

Для людей, которым символизм не близок или вовсе не знаком, портрет может показаться странным. Сама Голубкина с улыбкой вспоминала, что ее старший брат Николай посетовал, увидев портрет: «Что же ты, Анюта, из хорошего человека сделала борзую собаку...». По общему признанию, тем не менее, скульптурный портрет Андрея Белого удался и считается одним из лучших в портретной галерее мастера.

В 1932 году произведение было передано семьей скульптора в дар государству в составе полностью сохраненного наследия художника. Два года спустя в творческой студии А.С. Голубкиной был открыт первый в стране и четвертый в мире музей одного художника-скульптора. В 1952 году он был ликвидирован, произведения были переданы на хранение в Государственный Русский музей и вернулись в московскую мастерскую лишь в 1976 году, когда музей был восстановлен.