В конце 1937 года Роберт Фальк возвратился из Франции в СССР. Девять лет, в течение которых русскому искусству так и эдак выкручивали руки, боролись с формализмом, сочиняли, каким должен быть соцреализм, что для него пригодно, что нет, прорабатывали, обличали, каялись, прошли мимо Фалька. Он вернулся в своего рода «пейзаж после битвы» и вписаться в этот пейзаж уже не мог и не хотел. Долгое отсутствие, выключенность из советского контекста сохранили его и определили тот путь человека, который позволил «прожить свою собственную, а не навязанную или предписанную извне» жизнь в искусстве.

Работы, исполненные в первые годы на родине, близки парижским. Новые качества появились в картинах 1943 года, созданных в эвакуации в Самарканде. В пейзаже «Золотой пустырь. Самарканд» – густо-синее небо и воздух, который напоминал Фальку расплавленное стекло. Архитектоника простых, геометрически ясных объемов бытовых построек так же выверена и соразмерна, как и в торжественном «Пейзаже с минаретами» (1943, Русский музей). Земля, домики, деревья, одинокая фигурка исполнены золотистым светом. Появляется некое «восточное» ощущение времени – медленного, тягучего, как живописная масса, из которой кристаллизуются объемы. По словам Михаила Алпатова, «соотношение между крошечной фигуркой человека и высоким небом над ним таково, что человек предстоит как бы под кровом вечности».

Весомость, плотность, ощущение твердой почвы, которые есть в картинах «Золотой пустырь. Самарканд» и «Пейзаж с минаретами. Регистан» (1943, Русский музей), не только связаны с характером среднеазиатской натуры, но могут быть соотнесены и с известным, парадоксальным, на первый взгляд, но не раз зафиксированным ощущением некой большей нормальности и устойчивости мира во время войны. Николай Пунин писал о своем восприятии Самарканда в 1943–1944 годах: «Создавалось такое впечатление, как будто надо мной колокол; его можно мыслить как угодно большим, вплоть до того, что это небо, то есть вселенная. Она обнимала меня и утверждала как некое покоящееся на мне единство. Достаточно было сделать мне несколько шагов по горячим тропинкам этой земли, как я уже ощущал счастье <…> Оно похоже на то чувство, которое бывает, когда прямо, честно и по существу ответишь на какой-либо вопрос. В сущности, не так часто приходится в жизни без всяких оговорок <…> отвечать „да“. И это было прекрасно – всегда отвечать земле „да“. <…> Отсутствие теней или их неподвижность дает покой и уверенность всему видимому; оно становится пластически устойчивым <…> ведет себя как дом, а я чувствую, как дома, просто, как бывает дома. При этом то, что природа там сурова и даже суха, не портило дела; не очень уютный, суховатый дом». Этот ответ земле «да» звучит в насыщенном сгущенным светом «Золотом пустыре» Фалька.