Отличительной особенностью творчества Таира Салахова – российско-азербайджанского художника, педагога и общественного деятеля – является его тесная связь со временем. В многофигурных композициях, портретах, натюрмортах, пейзажах проявился особый дар художника – чувствовать время, чутко реагировать на происходящие перемены и запечатлевать это движение в своих работах.

Сам художник на протяжении своей долгой творческой жизни все время менялся. Романтически приподнятой атмосферой «оттепели» наполнены его картины второй половины 1950-х. Много лет художник писал родной Азербайджан, трудовые будни нефтяников Каспия. Воплощенные на полотнах живописца рубежа 1950–1960-х годов образы современников, рабочих и творческой интеллигенции, утверждая героическое в повседневном, стали эталоном «сурового стиля».

В середине 1960-х в творчестве Таира Салахова намечается перелом, появляются композиции, в которых типичные азербайджанские мотивы преломляются через призму фольклорного мировосприятия. Наряду со стилем его работ этого времени меняется их общий эмоциональный фон: чувствуется скрытое беспокойство, тревога, подавленное волнение. И, что еще немаловажно, Салахов уходит от нефтяной темы, как и от темы в целом. Произведения, созданные в эти годы, можно назвать условно социальными, поскольку в них начинает доминировать экзистенциальный подход.

Картина «У Каспия» написана еще в приемах «сурового стиля», но смысл ее уже не столь прямолинеен, как в большинстве полотен, представляющих это направление в отечественной живописи. Весь холст занимает огромная фигура лежащего в лодке молодого рыбака в красной рубахе, наполовину обрезанная, как в кинокадре. Руки мужчины взяты за головой «в замок», глаза полуприкрыты на хмуром лице. Что это? Отдых или усталость, переходящая в сон, долгий и тяжелый? Кто этот исполин, застывший в полусне-полудреме? Или это не просто рыбак, и во всем происходящем таится какой-то иной, смутно-тревожный смысл? У Салахова нет прямых ответов на эти вопросы, которые упростили бы сложный художественный образ до публицистики. От прямых толкований уводит и своего рода «картина в картине», помещенная на дальнем плане, где у самой кромки воды, перед широкой полосой пенного прибоя, изображены в резком фокусе несколько лодок и человеческая фигурка в сильно уменьшенном масштабе – романтический образ одинокого странника.

При всей конкретности изображения заданная автором мера условности и сопутствующие ей недоговоренность и неоднозначность выводят это произведение за рамки непосредственного отражения реальности.